«Ве́чером пе́ред сно́м моли́лась, у́тром встава́ла моли́лась…»

Ве́чером пе́ред сно́м моли́лась, у́тром встава́ла моли́лась. Но она́ никогда́ не говори́ла: «Вну́ченька, вста́нь со мно́й, дава́й». Она́ мно́го зна́ла моли́тв, но я ни одно́й <смеётся>. Это че́стно говорю́. Я челове́к правосла́вный, но не фанати́чно ве́рующий. Фанати́зм я в любо́м слу́че не то́ко в э́том, но и в друго́м слу́че, я не признаю́! Фана́тики – это стра́шны лю́ди. Гм. Это ни к чему́ соверше́н. Ма́ма, ма́ма, я да́же не по́мню, шоб она́… Ну, иногда́ там перекре́стится, «сла́ва Бо́гу», садя́тся за сто́л, когда́ выхо́дят из стола́, благодаря́т Го́спода. Но на мое́й па́мяти, я не зна́ю, шоб ма́ма куда́-то ходи́ла в це́рковь. Когда́ це́рковь была́ закры́та, щас я вам год не скажу́, я уже́ то́же ста́ла забыва́ть. По бли́зости це́ркви не́ было. И наско́лько я по́мню, на большо́й террито́рии вот одна́ Покро́вская ц́ерковь, она так и не закрыва́лась. Как её откры́ли в девятна́дцатом ве́ке, так она́ и до си́х пор, до сего́дняшнего дня существу́ет, и рабо́тат и принима́ет прихожа́н. Где бы́ли ищо́ це́ркви? А пото́м, де́вочки ми́лые, и не до це́ркви бы́ло. И не до обря́дов э́тих бы́ло, потому́ что с утра́ до́ ночи, гм, лю́ди рабо́тали на по́ле и на фе́рма. На́до бы́ло фро́нт корми́ть. Когда́ они́ спа́ли, я то́же не зна́ю, потому́ что мы де́ти ложи́мся спа́ть, а они́ всё ещё чего́-то, то суха́рики, у кого́ была́ возмо́жность суха́рики суши́ли, чтоб посы́лочки на фро́нт отда́, посла́ть. То вяза́ли носо́чки, рукави́чки. Не ду́мали, что му́жу или сы́ну это попадёт, гла́вное, что это попадёт на фро́нт. Ду́мали, до солда́т дойдёт. Доходи́ло ли это до солда́т – это ещё знак вопро́са большо́й. Мо́жет быть это по́льзовались офице́рский соста́в, но не зна́ю, но ка́ждая ма́ть и ка́ждая жена́ посыла́ли это свои́м де́тям, свои́м мужья́м. Когда́ каки́е тут, это, са́мое, гм…обря́ды и куда́ идти́, раз це́ркви бли́зко не́ было? Пото́м, ну, по… по зако́нам правосла́вия, вро́де, грешно́ рабо́тать в пра́здники, престо́льные, там и други́е. А я по́мню, ма́ма рабо́тала в пра́здники. А ей и говоря́т: «Де́вушка, ты чего́ рабо́таш, то сего́дня пра́здник.» — Она́ говори́т: «Же́нщины, неуже́ли за тру́д Бог нака́жет челове́ка?» Понима́ете? Вот. А пра́здники бы́ли, бы́ли пра́здники. В на́шей окру́ге, наприме́р, бы́ли два пра́здника, посвящённые па́мяти основа́теля монастыря́. Тако́й называ́ли «Ферапо́нтовский пра́здник». Два́дцать пя́того января́ – это был зи́мний Ферапо́нтовский пра́здник и девя́того ию́ня – ле́тний. Поче́му-то, не зна́ю я, да́же от музе́йных рабо́тников, по-мо́ому, слы́шала, они́ упомина́ли, что это в че́сть Мартиня́на. Ничо́ подо́бного. Э́тот пра́здник правосла́вный в че́сть основа́теля монастыря́ – Ферапо́нта. Гм <кашляет>. Несмотря́ на то, что шла́ война́, это са́мое… пра́здники бы́ли, пра́здники бы́ли. Гм. Я вспомина́ю, мы со все́м де́ти, ма́ленькие бе́гали это бы́ло по о́сени, когда́ собира́ли урожа́й, и же́нщины собира́лись. У на́с в дере́вне был до́м. Ну, бы́вшего, как говоря́т, кулака́? Ну, я счита́ю, что это не кула́к, это был о́чень зажи́точный крестья́нин. Прекра́сный дом, лу́чший дом в дере́вне, но вот пото́м под одну́ гребёнку раскула́чивали их то́же. Э́тот до́м конфискова́ли. Вот э́тот дом был как бы обще́ственный госуда́рственный, и там могли́ собира́ться. Молодёжь на бесе́ды собира́лась, на гуля́нья, а это уж друго́й вопро́с <улыбается>. А же́нщины, одни́ же́нщины в дере́вне у нас, был то́лько председа́тель колхо́за – пья́ница непросве́тна. Но он не подошёў по призы́ву, поско́ку ему́ бы́ло за пяся́т лет. И шли́ же́нщины на э́тот пра́здник. Что они́ несли́? У кого́ была́ мука́, пекли́ пирожки́. Салома́ту обяза́тно потому́ что на свои́х приуса́дебных уча́стках обяза́тельно зерновы́е се́яли: пшени́цу, ячме́нь, овёс. А из овса́ де́лали толокно́. Вот е́сли вы не про́бали, то эта о́чень вку́сна салома́та. Мы в де́тстве это е́ли и о́чень мно́го. Вот несли́ салома́ту. Ну, несли́ чего́? Грибки́ со́бранные, с огоро́да капу́сточку, вот тако́й бы́л про́стенький сто́лик, но бы́ли пе́сни, бы́ли слёзы, осо́бенно у те́х, кому́ уже́ пришли́ похоро́нки. Ага́, и кто́-то из же́нщин, на́ша окру́га и вообще́ райо́н сла́вится гармо́шками, осо́бенно вот ферапо́нтовские гармо́шки, кири́лловские. У нас же там фа́брика была́ гармо́нная. Гармони́стов бы́ло поўно́, не то́ко среди́ мущщи́н, и среди́ же́нщин. Мущщи́н то и нет. И же́нщины, кто́-то из же́нщин игра́ет, а други́е пля́шут, пе́сни пою́т, тут же слёзы лью́т, то есть всё раўно́ каки́е-то пра́здники бы́ли. А так религио́зные пра́здники широко́ пра́здновались у на́с в на́шей окру́ге вот два Ферапо́нтовских пра́здника и пото́м Обре́те а это в че́сть обре́тения, по-мо́ему, моще́й вот как раз Мартиня́ двадца́того, но я могу́ чего́-то уже́ позабы́ть <смеётся>, ведь ско́ро три́дцать ле́т не рабо́таю, шо от литерату́ры это, отошла́, а, двадца́того октября́. Но осо́бенно вот ле́тний, ле́тний девя́того ию́ня в Ферапо́нтове тако́е гуля́нье ма́ссовое, тако́е гуля́нье. Гла́вное собира́лись гру́ппами, вот там Ба́ршина, есть тако́е ме́сто. Почему́ называ́ют Ба́ршина? Потому́ шо там была́ ба́рская уса́дьба, о́чень бога́тый кто́-то там бы́л. Пото́м э́то ме́сто для пионе́рского ла́геря отда́ли. Ба́ршина. Хулига́ны из хулига́нов, кото́рые без ноже́й не ходи́ли на эти гуля́нья. Заозе́рица — это вот за о́зером Барода́рским, е́сли вы бы́ли в Феропо́нтове или бу́дете. Там вдо́ль всё дере́вни, дере́вни по бе́регу. Вот Заозе́рица идёт, все дере́вни объедня́ются, молодёжь и вот таки́ми ша́тиями-бра́тиями иду́т. Да́льше Ра́менье. А это <смеётся>, ой, Ра́менье – дере́вни нет тако́й, это про́сто о́круг тако́й, там не́сколько дереве́нь. Вот. Ду́маю, шо там Ра́менская це́рков, забы́ла, как она́ уже называ́ется. Она́ разру́шена соверше́нно. Иногда́ не по назва́нию дере́вни называ́лась как бы во́лость Ра́менская. Не о́круг, я непра́вильно назвала́, во́лость Ра́менская. Отту́да то́же, у-у-уй, кака́я ша́тия-бра́тия. Пото́м Каре́лы называ́лись. Вот ту́т я не могла́ поня́ть. Почему́ Каре́лы? Это где во́лок Слави́нский, други́е дере́вни. И вот и начина́лось. Гармо́шки, туда́-сюда́, и обяза́тельно тут и кадри́ли пляса́ли, тут и де́вочки пляса́ли, коўда́ кадри́ль зака́нчивалась, а пото́м про́сто де́вочки мно́ги ведь са́ми игра́ли. Они́ объединя́лись вот не́сколько челове́к и гуля́ют по у́лице. Бла́го там у́лица больша́я и пе́сни пою́т. Вобще́м, фолькло́р ме́стный был замеча́тельный, скажу́ я вам. Но! Сейча́с учи́тывают преступле́ния, да? Ско́ко преступле́ний таки́х-то и таки́х-то. Тогда́ никто́, наве́рно, не учи́тывал. Молодёжь была́ ой-ё-ёй. Ни одно́й гуля́нья не́ было шоб без дра́ки, ли́боу кого́-нибудь сре́жут, ну, не до сме́рти, кого́-то забью́т кола́ми. Это мы ви́дели бу́дучи детьми́, бе́гали, нам то́же бы́ло интере́сно. Чё, два́ киломе́тра не добежа́ть до Ферапо́нтова? А дра́ки бы́ли из-за пустяко́в, понима́ете? Вот где́-то из-за де́вочки. Де́вочки бы́ли гла́вной причи́ной, пожа́луй. А пото́м кро́ме гуля́ний проводи́лись бесе́ды. Вот. Допу́стим, на́ша дере́вня, да, пи́шут запи́сочки. Молодёжь дере́вни Лещёво приглаша́ет молодёжь тако́й-то дере́вни на бесе́ду тогда́-то, да? Угу́. Вот э́тот до́м, о кото́ром я сказа́ла, у нас тут и проходи́ли э́ти бесе́ды. Кадри́ль, пля́ски там во́бшем ве́село и хорошо́. Ага. И игра́ет, допу́стим… како́й-то, не-нека́ждый игра́л, не ка́ждый хорошо́ игра́л, но бы́ли ребя́та отли́чно игра́ли. Бе́дный э́тот гармони́ст. Представля́ете э́ту кадри́ль? Она́ ведь дли́нная, её на́до проигра́ть. Пото́м по́сле кадри́ли, де́вочки пошли́ пляса́ть пока́ все не перепля́ем всё э́то, бе́дный ма́льчик игра́ет <смеётся>. Пото́м начина́ют кружи́ть, зна́чит, это, са́мое, гм. Ребя́та выхо́дят на среди́ну и кру́жат де́вочек, пе́сни пою́т, пля́шут, там это са́мое, и всё э́тот бе́дный. И иногда́, ска́жет: «Извини́те, ребя́та, я уже́ уста́в». И за это мсти́ли. И был ди́кий сове́ршенно слу́чай. Когда́ ма́льчик до́лжен на за́втра отправля́ться в а́рмию. Гм. Я и семью́ э́ту хорошо́ зна́ла. Оте́ц у него́ был председа́телем колхо́за Ка́тин Ива́н Ива́ныч, а вот То́ля, Ка́тин То́ля. Тогда́ ведь не как сейча́с. Дружи́ли то, зна́ете, это была́ действи́тельно дру́жба и любо́вь. И он дружи́л с де́вушкой из дере́вни Се́верово — мед. рабо́тник Зи́на. Она о́чень краси́вая. Коса́ ни́же по́яса. И за́втра в а́рмию, на́до же прости́ться с де́вочкой. И пошёл туда́. Ле́сово, Се́верово, я не зна́ю ско́ко тут, мо́жет два́, мо́жет три́ киломе́тра, но всё на́до бежа́ть, идти́ леско́м, там, наприме́р, подско́ки, где мы коро́в пасли́, ходи́ли. И он шёв вот э́той, почему́-то называ́лось ме́сто Рогази́но. Да́же не по́мню щас почему́. Ага́. До́ма жду́т. Ма́льчика нет. У́тром жду́т, встаю́т, ма́льчика нет. На́до уже е́хать в Кири́ллов. Ма́льчика нет. Ма́льчик не появи́лся. Ну, кто-то побежа́л на Се́верово к Зи́не. Она́ гори́т: «Дак он ушёл ведь. Вот во сто́лько-то ушёл». А вот домо́й не пришёл. Это был ноя́брь ме́сяц. Снежко́м всё затруси́ло. Пото́м вдру́г о́ттпель, пошли́ иска́ть. Ма́льчик был уби́т вот в э́той Рогози́не. То́лько потому́ что он не сыгра́л э́тим зимого́рам, отъя́вленным э́тим хулига́нам! Это са́мое…его уби́ли и зары́ли тут же в э́той, подско́тне. Но, тогда́ ви́дно, пло́хо рабо́тали о́рганы правосу́дия, а скоре́й всего́ мили́ция, да, мили́ция. Аааа…населе́ние, все, абсолю́тно все бы́ли убеждены́, кто это сде́лал. Это из дере́вни Багу́ево. Там бы́ли са́мые хулига́нистые ребя́та. И так никого́ и не посади́ли за это. Это вся́ окру́га пережива́ла за э́того ма́льчика. Это был лу́чший гармони́ст в окру́ге. А ещё был слу́чай, это уже по́сле войны́. Гуля́нья, пока́ во́на зако́нчилась, а да, а девя́то…а второ́го а́вгуста Ильи́ проро́ка это у Цы́пиной горы́, там це́рковь, Ильи́нская це́рковь, ме́сто о́чень живопи́сное, хоро́шее. Там де́нь, эээ, де́нь Ильи́н, пра́здник Ильи́н де́нь, там всегда́ была́ гуля́нка. Мы то́же бе́гали туда́ ма́ленькие. Но гла́вно, е́сли зде́сь-то све́тло девя́того ию́ня, а та́м-то те́мно ведь, ни све́ту, ничо́ нет, бей, лупи́ кого́ хо́чешь. По пятна́дцать челове́к мили́ции приходи́ло. А у меня́ был дя́дюшка, ну тако́й, во́бщем, авторите́т был среди́ молодёжи и мили́ца, пре́жде чем идти́ к э́тому Илье́ проро́ку, приходи́ли: «Кири́лл Арсе́нтьевич, пойдёмте с на́ми». Е́сли есть Кири́лл Арсе́нтьевич с мили́цией, зна́чит дра́ки там не бу́дет <смеётся>. А е́сли нет его всё… я да́же поня́ть не могла́ не умо́м, не се́рдцем, ни тепе́рь, почему́ так дя́дю Ки́рю там молодёжь уважа́ла. Не по́мню и не зна́ю, Бог с ни́м. А ту́т уже по́сле войны́. Гм. Ребя́та, кото́рые призыва́лись в со́рок четвёртом и в нача́ле со́рок пя́того они́ о́чень до́лго служи́ли, они́ служи́ли по се́мь лет. Потому́ что дальне́йший призы́в, бра́т то, бра́ть не́кого бы́ло. Два́дцать се́мь миллио́нов поги́бло на́ших люде́й на фронта́х дак, кого́ призыва́ть? Хоть они́ и немно́го вое́нного вре́мени заста́ли, но служи́ть се́мь лет, ше́сть лет, без о́тпуска, не ви́деть ни родны́х, никого́. Ну пре́жде всего́ это молодёжь была́. Это не семе́йные ребя́та бы́ли, это стра́шное де́ло. Поэ́тому не по́мню это како́й го́д. А у на́с в Ферапо́нтове на́ш земля́к, геро́й Сове́тского Сою́за Алекса́ндр Васи́льевич Андре́ев, кста́ти, бы́л после́дним геро́ем, кото́рый у́мер не́сколько нет тому́ наза́д, я е́здила на по́хороны его́, поско́льку я прекра́сно зна́ла его́ семью́, я учи́лась с его́ сестро́й. Ну, и прошёл слу́х, что пидёт на это гуля́нье Геро́й Сове́тского
Сою́за Са́ша Андре́ев. Вы зна́ете, по-мо́ому, скол́ько бы́ло населе́ния в о́круге, все́ сошли́сь на э́ту, на э́то гуля́нье, все хоте́ли посмотре́ть живо́го Геро́я Сове́тского Сою́за. И идёт эта Ба́ршина, уже́ э́то по ста́рой ферапо́нтовской доро́ге, сейча́с то но́вая доро́га е́сть, зна́чит, зна́ли, что по э́той доро́ге пойдёт вот эта ша́тия-бра́тия, отту́да с Ба́ршины. И вдру́г появи́лись. Они́, коне́чно, распьяны́м-пьяно́ впереди́ шёл Геро́й Сове́тского Сою́за – Андре́ев Алекса́ндр Васи́льевич. Звезда́ гори́т, все то ра́ды-радёшеньки. Вы понима́ете, наско́лько нару́шена бы́ла психоло́гия челове́ка в го́ды войны́, не за что́ ведь не да́ли ему́, э́то са́мое, бы зва́ния Геро́я Сове́тского Сою́за, и он насто́лько был пья́н, что по́нял, пе́ред ним враги́. Понима́ете? Он хвата́ет ки́рп… ка́мень како́й-то и ра́з! В э́ту гру́ппу. Лю́ди как горо́х рассы́пались сра́зу. Вот. О́чень до́лго адапти́ровались э́ти ребя́та в ми́рных усло́виях. Потому́ что, я ду́маю, у ни́х но́чи, наве́рно, не́ было споко́йной, шоб им не сни́лись эти́ бои́, э́ти и́зверги и про́чее, так же как ребя́та, кото́рые бы́ли в Афганиста́не. Это у́жас оди́н. Ну, ко́й-то пото́м не совсе́м уже дружи́л с голо́вкой, потому́ шо это бы́ло ди́ко, ди́ко, ужа́сно ди́ко. Ой, не зна́ю, де́вочки, я вам говорю́. Чего́ вас интересу́ет? Я, ли́шь заболта́ла ва́с <смеётся>.

А в своей семье вы соблюдали эти праздники? Вот Пасха?

Даа, коне́чно, коне́чно. Кста́ти, пра́здники же религио́зные, да? Ну, вот у нас Окс…эта Обре́тя, Ферапо́нтовский пра́здник. К нам приходи́ли го́сти, ро́дственники обяза́тельно. Вот Ива́нов де́нь зна́чит мы с ма́мой шли́ в другу́ю во́лость, Естю́ннинска так сказа́ть во́лость. Это бы́вший Ива́новский сельсове́т, дере́вня Мо́лоди и там Ива́нов де́нь. Все́ дере́ни в окру́ге пра́здновали э́тот Ива́нов де́нь. Тепе́рь Ильи́н де́нь в Ильи́н де́нь мы ходи́ли в го́сти в Пла́хино, там Се́веро. Иногда́ ведь в родно́м се́льском сове́те, а оди́н пра́здник пра́зднуются одни́ дере́вни, а друго́й пра́здник други́е дере́вни. Интере́сная тра́пеза, да. Ага. Садя́тся все вокру́г стола́, столы́ обы́чные крестья́нские больши́е. Закрыва́лись они́ холщо́вой ска́тертью, льняно́й, ну, криста́льно бе́лой, или серова́той немно́жко, та́м про́шва была́, и всё там было поло́жено. На го́лый сто́л не носи́ли ку́шанья. Так, допу́стим де́сять челове́к за столо́м, да? Де́сять ло́жек. И пе́рвое, что прино́сят холоде́ц с ква́сом, холоде́ц, ну, холоде́ц сейча́с о́чень уважа́ют, я сама́ о́чень его́ люблю́. То́лько не магази́нный есте́ссно, а пригото́вленный в свои́х усло́виях. Вот ско́лько тут ло́жек тебе́ доста́нется. Блю́до большо́е. Тепе́рь несу́т большо́е блю́до щи. Наварны́е, вку́сные, мясны́е. Так, щи. Да́льше пошли́ так называ́емые са́льники. Хотя́ хочу́ сказа́ть, что это обы́чная ка́ша, сва́ренная в ру́сской пе́чке, а са́льником пра́вильно называ́ть это крупа́, кото́рая сде́лана вме́сте, зажа́рена вме́сте, вот кода́ ско́т ре́жут там ки́шки вынима́ют, их промыва́ют, промыва́ют вот они́ таки́е са́льные, их ре́жут и с э́той крупо́й. Вот это са́льник. А тут обы́чная ка́ша. Ну, начина́ли с просты́х. Несу́т, наприме́р, я́чневую ка́шу. Да́льше пшени́чную ка́шу несу́т, да́льше перло́вую ка́шу несу́т. Вот гре́чу я не по́мню. А пшено́ тоже несу́т и ри́с. Это бы́ли са́мые лу́чшие ку́шанья. И, наконе́ц, есть посло́вица: царю́… киселю́ да царю́ всегда́ е́сть ме́сто. Несли́ клю́квенный кисе́ль, причём кисе́ль ло́жками, он как дже́м. О́чень хоро́ший <смеётся> кисе́ль. Вот. И обяза́тно на столе́ бы́ло пи́во. Пи́во бы́ло же́нское нехмельно́е, но бы́ло и хмельно́е, кото́рое специа́льно там э́тот са́мое, ро́стили хме́ль и де́лали мужско́е пи́во, кото́рое могло́ сшиба́ть любо́го мужчи́ну <смеётся>. Да, да, да, покре́пче чем сейча́с во́дки продаю́т ра́зного со́рта. Вот. Вот тако́. А это когда́, я не зна́ю когда́, то́чно сказа́ть, когда́ в дере́вне появи́лась сервиро́вка стола́, шо у ка́ждого таре́лочка, ви́лочка, э́того я не по́мню, э́того я сказа́ть не могу́. По-мо́ому, в пятидеся́ты го́ды всё ещё это бы́ло, это значи́тельно по́ж́ж́е. Вот таки́е тра́пезы бы́ли. Но пра́здники, Па́ску, коне́чно, де́ти мы так бежа́ли из шко́лы! Зна́ли, что пироги́, зна́ли, что яи́чки и про́чее. Вот ви́ите, Па́ску все пра́здновали, поэ́тому больши́ми засто́льями не собира́лись. Па́ска для все́х одина́кова, где ты, где бы ты не́ жил. Ну, я име́ю в виду́ для правосла́вных вот, но, мо́жет бы́ть, ника́к не припо́мню я. Возмо́жно, мо́жет бы́ть, ба́бушка, де́душка вот к нам приходи́ли, собира́лись или мы туда́ шли́. А большо́го сбо́ра госте́й не́ было, поско́ку это пра́здник престо́льный, са́мый гла́вный пра́здник это са́мое, вот так.

У Вас мама в церковь ходила на Пасху?

Дак не́куда ходи́ть то, не́куда. Це́рков то где? Вот. Как я по́мню, то́лько вот Покро́вская це́рковь дак. Куда́ идти́ то? Не́куда.

То есть Вас крестили, она закрылась?

Меня крести́ли в три́дцать пя́том году́, я не по́мню в како́м году́ вообще́ закры́ли. Монасты́рь то ра́ньше закры́ли, а вот це́рков, щас не по́мню, в музе́е, то есть эти да́нные. Гм. Так что пошло́ поколе́ние некрещёных. Куда понесу́т ребёнка крести́ть? Вот это сейча́с у нас вон откры́лись ско́ко церкве́й. А тогда́ бы́ло ведь сло́жно. А пото́м ведь понима́ете, я и говорю́, наве́рно, са́мая, са́мая гла́вная шу́тка была́ сове́тско вре́мени это оголте́лый атеи́зм. Вот совсе́м э́того не на́до бы́ло де́лать. Причём в Иса́киевском собо́ре в Са́нкт-Петербу́рге (тогда́ в Ленингра́де) музе́й «Исто́рии и рели́гии атеи́…, ай, музе́й «Рели́гии атеи́зма», да? Музе́й бы́л. Ой ка́к на́с там покрести́ли иногда́, потому́ что в музе́ях, наве́рно, нигде́ не́ было, где́-то в друго́м ме́сте, в организа́ции или в о́трасли ве́рующих, как в музе́ях. Почему́? Потому́ что, эмм, это са́мое, почи́лицы и музе́и абсолю́но большинство́ име́ли де́ло с древнеру́сской жи́вописью, монумента́льной, те́мперной жи́вописью. Вот бы́л у меня́ тако́й сотру́дник. Сейча́с он мона́х Ферапо́нт – Вале́рий Васи́лич Ры́бин. Умне́йший па́рень, умне́йший. Зако́нчил сре́днюю шко́лу. Тогда́ не́ было золото́й меда́ли, кра́сный дипло́м. Университе́т Ленингра́дский зако́нчил с кра́сным дипло́мом. Но вот тако́го ти́па Льва́ Толсто́го что́-то. Он, коне́чно, был фанати́чно ве́рущим челове́ком. Рабо́тал он в музе́е, его при́няли до меня́ ещё. Кода́ я пришла́, поняла́, что Вале́ра не музе́йный рабо́тник. Я ему предлага́ла: «Вале́рий Васи́льевич, Вы возглавля́ете древнеру́сский отде́л, Вы не зна́ете шо такое тако́е «экспеди́ция», Вы не зна́ете нау́чного описа́ния древнеру́сской жи́вописи. Вы ви́дите ико́ну и ро́спись, фре́ску как ку́льтовый па́мятник. А музе́й то, хе, до́лжен преподнести́ зри́телю, посети́телю как произведе́ние иску́сства. Иди, мой дорого́й, ты в прихо́д. Из тебя́ бу́дет прекра́сный свяще́нник, за тобо́й пойду́т лю́ди». Вот. Но он понима́л, что бы́ть свяще́нником – это огро́мный тру́д и мора́льный, и физи́ческий. Он немно́жко ленова́т быв. Ну вот, но по́сле меня́ его из музе́я всё равно́ убра́ли. Он пошёл в рели́гию, щас он постри́гся в мона́хи, мона́х Ферапо́нт. Вон да́же фотогра́фия есть, когда сюда́ патриа́рх приезжа́л, он идёт в пе́рвых ряда́х. Я ему тогда́ говори́ла: «Не на…, да! И всегда́ нам из-за него́ попада́ло. Он умне́йший, он зна́ете, как он хорошо́ говори́л, как ре́чка течёт, он ведёт экску́рсию. Все иду́т и рот откры́т. Ага. А запре́тный пло́д, говоря́т, до́рог, да?

Сладок.

Сла́док, сла́док, да. Поэ́тому экскурсово́д говори́т: «Вот, така́я-то худо́жественная шко́ла, вот така́я-то худо́жественная шко́ла, а Вале́ра начина́ет расска́зывать сюже́т. И все рты́ откры́ли и слу́шают, да. Угу. Ну вот. И оказа́вся кто́-то в гру́ппе там, не зна́ю кто, а он в Ферапо́нтове вёл экску́рсию, ви́димо, как ра́з из Са́нкт-Петербу́рга. А там конфере́нция в э́том музе́е «Исто́рии рели́гии атеи́зм» свя́зана с атеисти́ческой рабо́той. Мне бы́ло смешно́, когда́ с нас тре́бовали атеисти́ческую рабо́ту в музе́е. Я вам расскажу́, как мы переи́грывали это всё. И прие́хали мои́ сотру́дники туда́. Я не е́здила. Приеж́ж́а́ют в расстро́енных чу́вствах. Я говорю́: «Чо случи́лось?» «Ой, Наде́жда Ива́нна, нас так из-за э́той экску́рсии Ры́бина, так поноси́ли. А со все́й Росси́и, это са́мое, сотру́дники худо́жественных музе́ев там прису́тствовали. Нам бы́ло сты́дно за Ры́бина». Ага́. Вот я приглаша́ю: «Вале́рий Васи́льевич, я зна́ю, что Вы и́стинно ве́рующий челове́к, я Вас о́чень уважа́ю». Я вообще́ уважа́ю люде́й, кото́рые и́стинно ве́рущщие, не игра́ют это са́мое, и не притворя́ются. Понима́ете? Как ща́с на́ши поли́тики. Дак я бы плю́нула им в лицо́! Ничо́ свято́го не́ту у ни́х, а тут… Ой, у́жас оди́н! Я говорю́, это са́мое, гм: «Ну, ты же музе́йный рабо́тник, дорого́й челове́к, ну, бу́дь осторо́жен, вдру́г, ка́к-нибудь то». И прие́хала э́та… а, э́то са́мое, когда́ я начала́ рабо́тать, чу́вствую, что над ни́м каки́е-то издёвки, посме́иваются, туда́-сюда над Ры́биным. Да шо тако́е? Па́рень зако́нчил университе́т, а вы, пи́галицы, ещё то́ко по́сле деся́того кла́сса, приходи́лось таки́х бра́ть! А пото́м ли́бо зао́чно учёба, ли́бо на о́чную, пото́м они́ ли́бо возвраща́лись в музе́й. Ду́маю, да на́до кто́-то защити́ть па́рня то наве́рно. Прие́хал методи́ст из областно́го музе́я, но они́ ка́к-то, не зна́ю, хотя́ мы им не подчинённы бы́ли, мы Заго́вскому музе́ю, да Ру́сскому музе́ю. У нас така́я цепо́чка была́. Я и говорю́: «Зна́ете что, сходи́те, послу́шайте экску́рсию Ры́бина, пожа́луйста». А он в э́тот де́нь не бы́л поста́влен. Он сиде́л в лестви́чнике, опи́сывал там иконоста́с. Ну, опи́сывать он не уме́л, коне́чно, всё это негра́мотно. Его это не интересова́ло про́сто. Он сюже́т распи́шет, а там на́до не сюже́т писа́ть то, о сюже́те чу́ть-чу́ть. Я послала́ кого́-то. Он пришёў. «Вале́рий Васи́лич, вы извини́те, пожа́луйста, вот экску́рсию должна́ вести́ така́я-то, нет, пойди́те вы на экску́рсию». Он: «Дак я…». Я говорю́: «Вале́рий Васи́лич, я вас умоля́ю, пожа́луйста». Ну, Вале́рий Васи́лич по́нял, понял. Он пошёл, провёл экску́рсию. Провёл экску́рсию. Прихо́дит методи́ст. Ду́маю, ну, она щас мне вы́даст под после́днее число́. Она́ се́ла и гори́т мне: «Наде́жда Ва́нна я рабо́таю методи́стом два́дцать с ли́шним лет. Я тако́й экску́рсии не слы́шала. Кака́я речь, кака́я после́довательность, как это такие вот перехо́ды от одно́го материа́ла к друго́му, понима́ете? Бо́же мо́й». Вот, ну, Вале́ра, ну, Вале́ра. Ну, коне́чно, я пригласи́ла их все́х и сказа́ла: «Я шоб бо́льше не слы́шала насме́шек в а́дрес Ры́бина. Вы веди́те экску́рсию, как ведёт Ры́бин. Вы должны́ у него́ учи́ться. А кто вы е́сть то? У вас ни о́пыта, ничего́ нет». Ну, Вале́рий Васи́лич чё-нибудь, да сно́ва вы́кинет. Коми́ссия, не коми́сся, делега́ция сове́тских рабо́тников отве́тственных, ага. Я ду́маю, ла́дно, не парти́йные, дак: «Вале́рий Васи́льевич пойдёшь обслу́живать гру́ппу. Вале́рочка, я тебя́ о́чень прошу́, пожа́луйста». «Хорошо́, Наде́жда Ива́нна». Он тако́й <смеётся>. Дак он под коне́ц всё равно́ подде́л. Говори́т: «Вот се́льское хозя́йство в на́шем райо́не какие урожа́и получа́ет». Да, он чита́ет же газе́ты. «Вот, в монасты́рском хозя́йстве, вот каки́е урожа́и там!» <смеётся>. А быв то зам. Председа́теля облисполко́ма, кото́рый как раз се́льским хозя́йством руководи́л, ага. Меня вдру́г райко́м па́ртии пригла́шает: «Дак чё Наде́жда Ива́нна, вот Ры́бин». Я говорю́: «Ак чё тако́го Ры́бин то сказа́л? Ха, что хоро́шие урожа́и бы́ли? Что монасты́рь себя́ хле́бом обеспе́чивал? Дак чё тако́го е́сть то? Поду́маш, глу́пость кака́я-то.» То е́сть это была́ огро́мна оши́бка, э́ти все контро́ли, вот кто крещён, там туда́-сюда́, ага, пропо́рции вся́кие. К чему́ это на́до? Е́сли я ве́рую, ра́ди Бо́га, ага. Кто хоти́т ве́ров, пу́сть ве́рит! Хотя́т венча́ться? Пу́сть венча́ются! Хотя́т крести́ться? Пу́сть кре́стятся! Для чего́ э́то? Э́то вноси́ло раско́л в о́бщество. Э́того ника́к не на́до бы́ло де́лать. Э́то я дак про́сто возмущена́ э́тим, ага́, и с нас тре́буют атеисти́ческую рабо́ту. Вот, у́жас оди́н. Угу. Я и говорю́: «Ребя́та…». Э́то бы́ло ещё в шестидеся́тые го́ды, когда́ я пе́рвый раз дире́ктором рабо́тала. И вы зна́ете что? У нас така́я богате́йшая колле́кция древнеру́сского прикладно́го иску́сства. Каки́е старопеча́тные кни́ги, каки́е эти са́мые, кла́ды, позоло́… серебро́ и позоло́та, ага, чека́нка, гравиро́вка, там и це…дороги́е ка́мни, всё. Про́сто это же произве́дения иску́сства, это на́до пропаганди́ровать. Церко́вные оде́жды они́ же сде́ланы вы́шивки эти рука́ми ру́сских мастери́ц. Бы́ли знамени́тые мастерски́е, где ши́ли сере́бряными и золо́тными ни́тями, ага. Это ве́дь то́же иску́сство. Ну, в о́бшем так и… Взя́ть предме́ты культообихо́да: поти́ры, ла́доницы, там мно́го-мно́го всего́, ага́, мы это всё собра́ли, пла́н соста́вили, туда́-сюда́. Определён сотру́деника, тра́нспорта не́ было, был в отде́ле культу́ры автоклу́б. Я говорю́: «Вот шо, ребя́та, дава́йте сде́лам клу́б атеи́ста на колёсах». Го́споди, да́же брошю́ру они́ изда́ли, угу, а мы хохота́ли. Мы же пропаганди́ровали то иску́сство да причём ещё бра́ли наро́дного. Уже э́тот нача́ло двадца́того ве́ка там то́жо интере́сные ве́щи. Да вот полови́к и то это <показывает рукой на пол>. Проста́я ра́зве мо́жет мастери́ца это сде́лать? Это то́же на́до име́ть худо́жественный вку́с. Вот я люблю́ тря́пки я их на ле́то стелю́, убира́ю э́ти пала́сы. Это са́мое, синте́тику. А в музе́е есть половики́, это са́мое, удиви́тельно, у нас экспеди́ции бы́ли по три́-четы́ре в год, это пря́мо как ковро́вые изде́лия. На́до же приду́мать тако́й рису́нок, это не ка́ждому, не ка́ждому дано́. Так шо вот, колеси́ли по райо́ну, весь райо́н объе́хали и получи́ли сла́ву «Музе́й ограни́вал клу́б Атеи́ста на колёсах». Нам бы́ло про́сто смешно́. Дураки́ вы, дураки́, ду́мали. Ну и ла́дно, мы своё де́ло де́лали. Ой, прости́те, это опя́ть отступле́ние.

Это то что надо, это вы молодцы, конечно. Надо было этому противостоять. А вот про святки расскажите. Наверно, участвовали?

Ага-а-а, коне́чно, ой-й. Про свя́тки <смеётся>. Одева́лись мы. А чего́? В дере́вне кто чего́ мог оде́ть. Ходи́ли по дома́м. Да́же зна́ете, ой, ба́теньки мои́. Ходи́ли, это са́мое, пе́ред Креще́нием, да? Хо́дят, где кого́ зава́ливают, где поле́нницу дро́в стаска́ем, там к воро́там, где обольём эти воро́та, а за́ ночь замёрзнет, лю́ди вы́тти не мо́гут. Это са́мое, ага. Это ходи́ли, ходи́ли, обязатно, нас угоща́ли. Да и сейча́с ребяти́шки балу́ются, прихо́дят, ага. Ну, тогда́-то, тогда́-то ходи́ли, дак да́же гармони́стов бра́ли. Ага. Это уже́ повзросле́е, мы то без вся́ких гармо́ней, хм, хо́дим, наря́димся кто во что. Ну, во-пе́рвых, у роди́телей, у матере́й бы́ли ещё ста́рые наря́ды: ю́бки, ко́фты, это са́мое, там пере́дники, во́бщем чё-то мы изобража́ли, обяза́тельно ходи́ли. Дак если вам рассказа́ть. Это бы́ло уже, зна́ете, когда́? В семидеся́тые го́ды у нас была́ о́чень хоро́шая компа́ния друзе́й во главе́ с пе́рвым секретарём райко́ма па́ртии Валюнже́вичем Анато́лием Ива́нычем. Да́й Бог ему́ здоро́вья, он и сейча́с жив и здра́в. Живёт в Во́логде. Он пе́рвый секрета́рь. И я зав. Отде́лом культу́ры, моя подру́га зав. Роно́. Ага. И ещё <смеётся>, и ещё чета́ враче́й. Оди́н хиру́рг, друга́я окули́ст. Чё, ребя́та, сде́лать? А это, то́же ходи́ли эти, свя́тки то да. «Пойдёмте мы, зава́лим Валюже́нича, шо́б он за́втра на рабо́ту не вы́шел». Мы полови́ну поле́нницы стаска́ли дро́в ему́ на крыльцо́, у́тром он же ра́ньше ходи́л на рабо́ту не к девяти́ часа́м. Ми́лые мои́, и вы́тти не мо́жет. Не зна́ю, как он вы́карапкався. А он не сра́зу сообрази́л то, шо это мы доду́мались, да. Ду́мал, его оскорби́ло. Шо это тако́е? Пе́рвого секретаря́ райко́ма па́ртии завали́ли, а это пото́м, Анато́лий Ива́ныч: «Ох, вы, зимого́ры, вы что?» А уж пото́м это, это про́сто оди́н и после́дний слу́чай. А де́ти пока́ вот хо́дят. Коне́чно, хо́дят то́лько вот, они́ не зна́ют, как на́до вести́ себя́, что там говори́ть и чего́ исполня́ть. Там же бы́ли и пе́сни каки́е-то, я уж щас не по́мню. А оди́н гости́нц нужны́, дак и гото́вишь конфе́т, угости́шь ребяти́шек. А тепе́рь домофо́н, дак и не попадёшь ищё. На ко́й-то зна́ют этот код дак. Бы́ли, когда́ они́ ко́нчились, я не зна́ю. Не зна́ю, когда́ ко́нчились. По-настоя́щему свя́тки, кото́рые бы́ли, я ду́маю, что где́-то, пожа́луй, в среди́не пятидеся́тых, возмо́жно. Но вот так молодёжка то, де́ти то ба́ловались, коне́чно и в деревня́х то́же. Ой, Бо́же мо́й <вздыхает>. Что ещё?

Про Масленицу расскажите, пожалуйста.

А про Ма́сленицу я зна́ете, чё-то я ничё не смогу́ вам рассказа́ть. Зна́ю, что то́же ка́к-то её отмеча́ли, посты́, вот я не зна́ю, соблюда́, соблюда́ли ли посты́? Ну, что́-то, но немно́го соблюда́ть так, как тре́бует правосла́вие нет коне́чно, не́ было. Но немно́жко приде́рживались. Осо́бенно ста́ршее поколе́ние. Вот. А ма́сленная неде́ля дак, стара́лись побога́че сто́л де́лать, блины́ там пекли́ и всё про́чее. Вот, в дере́внях не́ было каки́х-то мероприя́тий. Я э́того не по́мню. Я не по́мню. А уж что каса́ется, мы в пяся́т девя́том году́ прие́хали сюда́. Кака́я Ма́сленица? Это был пери́од атеи́зма. Дак о како́й Ма́сленице говори́ть? Но в деревня́х вот так втихомо́лочку, ну, столы́ то собира́ли. Неет, кака́я Ма́сленица. Вот ста́ли проводи́ть обшегородски́е пра́здники, про́воды зимы́, встре́ча весны́, вот это. Это сейча́с вот возвраща́ются. В музе́е прохо́дят интере́сные мероприя́тия, хотя́ э́то не музе́йное де́ло. Это, хм, де́ло рабо́тников культу́ры. А раз ку́льтура не де́лат, дак де́лат музе́й. И там был прекра́сный режиссёр. Гм. Серге́й Ви́кторыч, дак его вы́жили отту́да. Он таки́е мероприя́тия проводи́в, па́рень доби́лся и привёз сюда́ се́мьдесят, хор се́мьдесят кита́йцев. Да, да, да, и пе́ли они́ пе́сни на ру́сском языке́. Бы́ли подключены́ зде́сь хор музыка́льной шко́лы, верне́е, она шко́ла иску́сств. Хоро́ший хо́р. И они вме́сте пе́ли. Тако́е бы́ло празднество́, сто́ко люде́й бы́ло, се́мьдесят челове́к из Кита́я прие́хало сюда́. Серёжа о́чень больши́е мероприя́тия проводи́л, но я ещё раз говорю́, это не музе́йные фо́рмы рабо́ты, культу́ры, это де́ло культу́ры. Как сказа́л Петро́вский – дире́ктор Эрмита́жа – дава́л он тут интервью́ о ро́ли музе́ев, ро́ль музе́ев в воспита́нии населе́ния о́чень велика́, он говори́л са́мое гла́вное, шо́бы музе́и не преврати́лись в балага́ны. А как раз э́тот проце́сс идёт, музе́й занима́ется не тем, чем на́до. Вот.

Надежда Ивановна, я не расслышала, как Вашу маму звали?

Ки́ра Андре́евна. Ре́дкое и́мя. Да́же щас. Ну, ещё была́ да́льняя ро́дственница у на́с в Ленингра́де – Ки́ра. Ещё где́-то слы́шала. Не распространено́. Почему́? И́мя-то краси́вое.

А интересно, как её крестили. Кира, вроде бы, не знаю, если ли нет?

Ну, эт. Ма́ма то коне́чно крещёная, о чём и говори́ть. Все они́ крещёные абсолю́тно. Вот и пото́м в тридца́тые го́ды, ну, я ма́ленькая была́, дак не могу́ сказа́ть, говоря́т вот: «Не крести́ли дак». Дете́й крести́ли в тридца́тые го́ды обяза́тно. Там, где це́ркви не́ было, бы́ли, прожива́ли в деревня́х мона́шки, кото́рые, когда́-то в монастыре́. Их приглаша́ли в дома́шних усло́виях дете́й крести́ли. А пото́м начало́сь, оголте́лый атеи́зм. Заче́м? Ну, де́ло в том, что в девятна́дцатом ве́ке не случа́йно, гм, гру́ппа худо́жников-передви́жников, их называ́ли, да. Они́ о́чень критикова́ли це́рковь. Не рели́гию, а це́рковь. Они́ посвяти́ли ма́ссу поло́тен. Потому́ что, коне́чно, они́ вели́ себя́ недосто́йно. И да́же я зна́ю тако́й приме́р. В Па́сху, мы там небольши́е. Яи́чки там, пироги́, всё и хо́дит свяще́нник. Или лжесвяще́нник, не зна́ю. Мо́жет мона́х отку́да-то. Ходи́л по дере́вне с корзи́нкой, ему́ ло́жили, кто я́ица, пироги́, наро́д ве́дь о́чень доброду́шный. Тем бо́лее таќой престо́льный пра́здник. О чём говори́ть? Гла́вный, Рождество́ да Па́ска. Дак уж чо говори́ть то это? Са́мые гла́вные пра́здники. Обошёл всю́ дере́вню, а под коне́ц в кана́ве оказа́лся. Напи́… тут пи́вом угостя́т, там пи́вом, туда́-сюда́. А худо́жники то передви́жники пока́зывали Кре́стный ход на Па́ске, чаепи́тие в Мыти́щах. Там ещё поўно́. Критикова́ли священнослужи́телей. Дак вот даже не́катарые у́мные и образо́ванные лю́ди. Недалеко́ от нас жила́, педаго́г прекра́сный, педаго́г, литера́тор Татья́на Васильевна Церковницкая. Она и говорит: «Я Богу верую, а церкви нет. Богу ве́рю, а це́ркви нет. Потому́ что меня́ поража́ет, вот сейча́с существу́ющий монасты́рь». Да, они при мне ещё наседа́ли: «Дава́йте це́рков откро́ем, дава́йте.» Я им отвоева́ла собо́р Каза́нский. Это гла́вный собо́р го́рода. Я и говорю́: «Чего́ вы в монасты́рь сюда́ ле́зете? Когда вот для населе́ния это о́чень удо́бно». Это гла́вный для населе́ния городско́й был хра́м. А в музе́й идти́, в ше́сть часо́в мы закрыва́ем воро́та. Вот така́я лазе́йка <показывает руками>. Там, гм. Бы́ли ещё э́ти отмо́стки сде́ланы, былы́жн…а! Булы́жная вся́, вся́ алле́я то булы́жником сде́лана. Не было ещё о́коло ма́леньких сте́н вот э́тих пли́точных покры́тий. Каково́ старушонкам бы́ло туда́ идти́, перешагну́ть? А это тре́бование бы́ло в це́лях охра́ны па́мятника. Две́рь в ше́сть часо́в закрыва́ется. Открыва́ется в ше́сть утра́, шоб как музе́й зако́нчил рабо́ту, так и всё. Но когда́ тури́сты, быва́ло и до девяти́ часо́в, коне́чно две́рь откры́та. А слу́жба идёт, не открыва́ли. У нас милице́йская охра́на. Высели́ли мы отту́да, гм, там был винзаво́д торго́вой се́ти, пото́м мы протестова́ли. Шо это в хра́ме вино́, шо это тако́е? Безалкого́льные напи́тки. Но в этом хра́ме было́ те́пло, проведёна коте́льна была́, тут была́ вода́, была́ канализа́ция, был све́т, бы́ло всё. Вы́селили мы отту́да, это са́мое, торго́влю эту. Ага. Переда́ли це́ркви собо́р. Они́ зарегистри́ровали общи́ну Каза́нской Бо́жьей ма́тери, да? Ага. И я не зна́ю, кому́ приду́малось, разру́шили, э́тот, коте́льную, угу, излома́ли. По́няли, шо тут на́до де́нег мно́го, на́до. А шо на́до то бы́ло? То́лько сде́лать в це́ркви космети́ческий ремо́нт. Я им сказа́ла: «Мы дади́м вам ико́ны для иконоста́са. Ну, не дре́вние, коне́чно, где́-то девятна́дцатый век». Да девятна́дцатый век в како́м, в два́дцать пя́том бу́дет так же как ща́с мы говори́м о пятна́дцатом ве́ке, да? Тепе́рь предме́ты, культообихо́да, шо у нас бы́ло не в основно́м фо́нде, мы обору́дуем вам эту це́рков. Поста́вить кре́ст и потихо́нько пото́м де́лать реставра́цию снару́жи. Ну-у. Посчита́ли чего́-то. Ви́дно мно́го, до́рого и про́чее. Всё, отказа́лись. Хе. Вот и поле́зли в э́тот са́мый, да? Когда́ я рабо́тала, на террито́рии э́того монастыря́ ни одна́ маши́на посторо́нняя не заеж́ж́а́ла, то́лько реставрацио́нная, материа́л завози́ли, ско́рая по́мош и пожа́рная. Ни одно́й. А сейча́с что? Я с девяно́сто пе́рвого го́да не рабо́таю, по́сле меня́ тут ста́ли прижима́ть Гали́ну Олеѓовну, истяза́ть, откры́ли э́тот монасты́рь. Ну, и где мона́хи? Где они́? Я и говорю́: «Мона́шеская жи́знь не ле́гче чем свяще́нника, да́же, да́же трудне́е, это огро́мный тру́д, физи́ческий и мора́льный». Где они́ мона́хи? Их на́до роди́ть и воспита́ть. А тут то оди́н пья́ница поя́вится, то второ́й, то тре́тий. У́жас оди́н. Разбогате́ли, е́дут на инома́рках, пря́мо по террито́рии монастыря́. Го́споди, ми́лые мои́, меня́ вот трясло́. У меня́ там огоро́д был. Там же больши́е огоро́ды бы́ли у монастыря́, а до́лго, до́лгие го́ды находи́лась шко́ла глухи́х дете́й межрайо́нна, поэ́тому огоро́дом там занима́лись. Рабо́тай на огоро́де. Ду́маю, щас бы вста́ла поперёк доро́ги и не пропусти́ла ни одну́ маши́ну. У нас никаки́х доро́г туда́-сюда́ не́ было. Бы́ли тро́почки. Мы берегли́ это зелёное покры́тие, это эколо́гия е́сли на то пошло́. Понима́ете? Чем бо́льше зе́лени, тем во́здух соверше́нно друго́й. А тут разьеж’ж́а́ют и всё. И я вспо́мнила, приезжа́ў патриа́рх Але́ксий. Он ведь не зае́хал на террито́рию монастыря́. Маши́нку поста́вил и пошёл пешко́м. А эти разъеж́ж́а́ют. Ой <махнула рукой>. Теперь приеж́ж́а́ет зам. Мини́стра э́та, в мою́ бы́тность, я уже́ рабо́тала, ишо́ рабо́тала. Гм. Зам. Мини́стра вну́тренних де́л, по-мо́ему, Росси́йского МВД. Подъе́хал он. У нас уже́ была́ милице́йская охра́на введёна. Подъезжа́ет на маши́не, выбега́ет милиционе́р: «Ой (там не зна́ю, полко́вник, там генера́льское како́е зва́ние), пожа́луйста, проезжа́йте». Он поста́вил маши́ну на стоя́нку и говори́т: «Молодо́й челове́к, е́сли вы ищо́ кому́-нибу́дь предло́жите прое́хать на террито́рию на тра́нспорте, я да́м кома́нду, шо́бы вас вы́гнали из э́той систе́мы». А тут хо́ть бы что. Все е́здят. И музе́йные рабо́тники, туда́-сюда́. Как бу́дто тут проходно́й дво́р. Ой, не́ту там мона́хов. Отда́ли им Ива́новский монасты́рь, угу, у меня́ дак се́рдце кро́вью облива́ется, я давно́ уже́ не была́ там ле́т пя́ть, поско́льку вот хожу́ тепе́рь так. Всё испога́нено, всё и не зна́ю и чего́, всё переры́то. Не ко́сится во́время, тако́е безобра́зие, не зна́ю. А там, гм, па́мятники: ма́лая больни́чная пала́та, це́рковь Се́ргия, где они́ на́чали слу́жбу в э́той це́ркви и це́рковь Иоа́нна Предте́чи. Вот боле́ла душа́ у меня́, меня́ трясло́, когда́ я смотрю́, не отрыва́ется, не прове́тривается па́мятник. Там восемна́дцатый ве́к! Прекра́сный иконоста́с! Вот по колле́кции древнеру́сской жи́вописи на́шего музе́я мо́жно писа́ть исто́рию, потому́ что у нас по́ўный ко́мплекс. И пятна́дцатый век, шестна́дцатый два ко́мплекса, семна́дцатый, се́мнадцатый то́же два, по-мо́ому, и восемна́дцатый век Иоа́нна Предте́чи. Как то́лька где́-то в конце́ ма́рта пригрева́ет, про́духи открыва́ются, прове́тривают. Уже хо́дит сотру́дник специа́льный, прове́тривает, наско́лько там мину́ток открыва́ет две́ри, там аппарату́ра стои́т, измеря́ется температу́рно-вла́жностный режи́м и всё про́чее. Ле́том то́же соблюда́ется. В дождли́вую пого́ду закрыва́ется, хоро́шая пого́да – тури́сты иду́т и посети́тели одино́чно. Но опя́ть же сотру́дница идёт с прибо́ром. Е́сли то́ко повы́силась вла́жность, ту́т же закрыва́ют. Сто́ко де́нег мы истра́тили на реставра́цию э́того иконоста́са. Закры́ли на́глухо. И мне говоря́т, там всё по́ртится, всё гниёт. У́жас оди́н а. Кошма́р! Потому́ што понима́ете, це́рков она́ счита́ет дак, и пра́ильно, с их то́чки зре́ния это всё предме́ты культообихо́да, поэ́тому почему́ ико́на запи́сываясь по три́-четы́ре иногда́ и пят слоёв? Это же компози́ция, реставра́торам попада́ет ико́на, вро́де по́здняя, да. Начина́ют открыва́ть, ми́лые мои́! По́ три сло́я снима́ют, ну, хорошо́, что, допу́стим икона́ пятна́дцатого ве́ка, а там ещё шестна́дцатый, семна́дцатый перено́сят на другу́ю доску, шоб сохрани́ть эту жи́вопись. Ла́дно, что э́тот сюже́т. А е́сли встреча́лись не ико́ны? Зде́сь уже́ друго́й соверше́нно напи́сан на э́той доске́. Доски́ нет, дава́й, э́та ико́на закопте́ла, вся гря́зна, ра́ди Бо́га. А ро́списи? Э́тот же Успе́нский собо́р в девятна́дцатом ве́ке всё записа́ли. Хорошо́, что э́ти компози́ции сохрани́ли, а они́ же записа́ли ма́слом, а ма́сло ведь не ды́шит. Понима́йте или нет? Ско́лько мы труда́ затра́тили, шо́бы сня́ть э́ти, э́тот ма́сляный покро́в, откры́ть по́длинные фре́ски Успе́нского собо́ра. Судьба́, наве́рно, Бог или судьба́ сохрани́ли собо́р Рождества Ферапо́нта ты́ща пятьсо́т второ́й год. Там не доду́мались, сла́ва Бо́гу, никто́ туда не пробива́лся, шоб зама́зать ещё эти фрески. Так что, гм, понима́ете вот, вро́де, це́ль как бы одна́, зада́ча одна́ – воспита́ние люде́й и це́рковь к э́тому все́ми и музе́й безусло́вно, а вот поня́…поня́те, ммм, оце́нки произведе́ний прикладно́го иску́сства древнеру́сско это соверше́нно ра́зные. На́до бы́ло серебро́ и зо́лото, ну, жгли́ оде́жды, понима́ете? Мастери́цы вышива́ли, вышива́ли, а на́до бы́ло дра́г. мета́лл дак ку́чами ведь сжига́ли в монастыря́х оде́жды церко́вные. Это в исто́чниках, опублико́ванных е́сть.

Вот этого мы не знали, что сжигали.

Сжига́ли, сжига́ли. Бы́ло и э́то.