«Гада́ли. Как жо. Я вот ико́ны-то переверну́ла…»

Гада́ли. Как жо. Я вот ико́ны-то переверну́ла. Гада́ют, дак на́до лука́вого пригласи́ть. Го́споди, гляжу́. Па́рень тако́й высо́кий, краси́вой, и трава́ зелёная. Я, ой, прости́ меня́ гре́шную, прости́ меня́ гре́шную, и за крест сра́зу, и сама́ чо-то убежа́ла. Зе́ркало убрала́ и всё. И всё, и сама́ убежа́ла.

А пото́м, зна́чит, когда́ стал меня́ звать, он меня́ ста́рше на пятна́дцать лет, вот, зна́чит, зовёт, дак це́лый год ждал. Я в подава́льне рабо́тала, да, а пото́м в столо́вой ста́ла рабо́тать, два́дцать второ́го Нико́лу, май, вот зна́чит, он меня́ год ждал. Все нахва́ливали, проси́ли, штобы нахва́ливали его́, а мне, та́к-то он и краси́вый, и все. Ну вот, как я погляжу́, пра́вда, мне э́тот, и трава́ зелёная. Э́того ви́дела сбо́ку и пинжа́к тако́й. Он ведь напра́во и нале́во, а меня́, э́то, дак пошли́ нале́во. Ты ничо́, до́ча, не гляди́, што пья́ной. Он гори́т: «Нет, вам обра́тно нет». Вот я и шла. Гляжу́, вот э́тот, Лукичо́в Толька, бе́гал. Йо, ду́маю, не пойду́ в дере́вню. У них там на ве́рхнем сара́й, дом-то большо́й дак, был везде́. Вот поэ́тому и прошла́. А он сту́каться туда́, бы́строй ей так. Я горю́, ду́маю, дак, поди́, уж убежа́л. Пришёл, а я ду́маю, го́споди, убежа́ть тепе́рь ми́не. Куда́ я побегу́. На́до остава́ться. Ну а моло́дке бо́льно я нра́вилась. Потому́ что она́ тут жо, ря́дом почти́ до́ма. Ну вот так и оста́лось.

И жи́ла то́лько де́вять годо́в с им. Фи́нская война́, да э́та война́. Так вот де́вять годо́в и жи́ла. С а́рмии пришёл, с войны́-то, пришёл через шесть с полови́ной годо́в. В энкэвэдэ́ ещё рабо́тал. Зна́чит вот, пришёл, дак опя́ть сра́зу тро́йку, после́дняя-то оста́лась два го́да, кака́я, и три ме́сяца, бронхиа́льная а́стма. В штрафно́м ла́гере был, дак э́ти-то вот издева́лись над ним.